*(мне нечего было делать этой скучной и унылой зимой)*
Дисклеймер: Это же дети! Поиграют и отдадут…
Предупреждения: намеки и аллюзии. Хронологическая непоследовательность, я ненавижу английский и английский ненавидит меня. Автор уже активно лечится и в скором времени перестанет представлять угрозу для общества.
От автора: Однажды я увидела в аниме девушку, которая заставила меня всерьез усомниться в традиционности моей ориентации. Через пару минут выяснилось, что эта леди – мужчина, и моя ориентация спасена. Однако именно этот мужчина по сей день вызывает сомнения в моей нормальности…
Для мамы, которая никогда не осуждала во мне любовь к плохим парням, кофеину, мотоциклам и боевикам. Напрасно, дэсу.
P.S. Употреблять под капучино и My Chemical Romance – да, они такие.
“Stay out of the light on the photographs that I gave you…”
Сколько живу, столько убеждаюсь, что взрослые – самые глупые существа на Земле. И чем дольше живу, тем отчаянней надеюсь умереть молодым – чем раньше, тем лучше. В гробу я видал их братию, этих взрослых. Нет, серьезно, дети логичны и последовательны – взрослые считают детей неспособными что-то решить за себя. Ну-ну.
Вообразите – вы секретный агент, вы спите с пистолетом под подушкой или не спите вообще, вы имеете несколько имен и не помните уже, какое из них настоящее, вы не поддерживаете связи с семьей, и бедная мамочка не знает, куда вам слать рождественские открытки. Вы – тень, невидимка. И при этом ваше лицо знает каждая собака в ФБР – ну или где вы там имеете несчастье работать. Потому что ваша физиономия есть в базе данных… а что есть в компьютере, то доступно любому компьютерному гению. Ну это теория, я пока ни одного не встретил. А на практике… нас тут всех делают по экспресс-программе вундеркиндами, растят из нас гениальных сыщиков, ага. Юные Шерлоки Холмсы забывают свои имена и учатся жить незаметно, как для простого люда, так и для преступной мрази. Мы учимся секретности… и прямо сейчас нас, младшую группу, стадом сгоняют во двор – фотографироваться. Пишем «групповая фотография» – «братская могила» – в уме. Покойся с миром, юный Холмс.
Я морщу лоб и высовываю язык – нужно же как-то шифроваться, а вдруг я все же доживу до той самой роковой черты, отделяющей детство от зрелости, пардон, маразма, и в руки моим недругам попадет фото Шерлока Холмса в самом нежном возрасте в кругу его еще сопливых коллег. Поскольку я собираюсь хоть чем-то отличаться от них и все-таки оправдать бездарно просранное в этой тюрьме для гениев детство – я не допущу подобной ошибки. Проще говоря, шиш им, а не фото Холмса…
- Мелло! Ради всего святого… – мисс Элиот, наша нянька, упс, прошу прощения, воспитатель малолетних гениев, видимо, работает на моих будущих врагов. Этой идиотке крайне важно, как я получусь на фотографии.
Итак, это я – третий слева в верхнем ряду, в черной футболке. Я не скажу вам, как меня зовут и сколько мне лет. Потому что я вас не знаю, и может, именно по вам плачет тюрьма, которую я буду заполнять, если все же решу присоединиться ко взрослым. Впрочем, есть факт, который я могу разглашать без опаски: я ненавижу фотографироваться.
“We’ll let the fire just bathe us…”
"Мы позволим огню просто купать нас ..."
Сильные люди ни от кого не зависят. Сильнее их только те, кто не стесняется признать свою зависимость от кого-то. Не то, чтобы он когда-либо вообще проявлял признаки стеснительности… но ему проще выбежать голым на улицу, чем согласиться со своим зависимым положением.
Разумеется, Мэтт не ждал благодарности. В конце концов, дружба и бартер – вещи несовместимые… как, впрочем, Мелло и дружба.
- Да пофиг вообще, – процедил Мэтт и пошел за новой чашкой бульона. Потому что бульон нужен выздоравливающим. А Мелло, на горе тем, кто ему не нравился, кажется, выздоравливал. Мэтт никогда не имел дела с беременными женщинами, но почему-то был абсолютно уверен, что они ведут себя именно как выздоравливающий Мелло. С другой стороны, беременная женщина вряд ли нуждается в выпивке, новой порции порнографии каждый день, свежей газете и тонне темного шоколада. Хотя… вряд ли в условия ухода за беременными входит прокуренная квартира и отборный мат в качестве музыкального сопровождения. Мэтт улыбнулся, подумав о том, что в приюте для лучшего развития воспитанники должны были слушать исключительно Вивальди и Моцарта…
- Мать твою влево, – Споткнувшись об один из многочисленных проводов, протянутых по полу комнаты, Мэтт совершил пируэт и вылил содержимое чашки на одеяло, успев понадеяться, что бульон уже подостыл. Мелло взревел, отпинываясь ногами от залитой обжигающей жидкостью тряпки. Он определенно выздоравливал. Мэтт пожал плечами, оценивая ущерб, и зажег сигарету. Одеяло можно постирать. Беременная не пострадала, отделавшись легким испугом.
- Сукин ты кот, теперь я пахну вареной курицей! – Мелло поморщился, отодвигаясь от красочно разложенных по простыне ломтиков моркови и лука. Мэтт нагнулся посмотреть, не попали ли горячие капли на обширный ожог, который теперь навсегда отличал левую половину Мелло от правой, и пожал плечами:
- Да ты уже бифштекс – неужели тебе до сих пор не все равно?
Беременные не отвешивают своим сиделкам дружеские подзатыльники и не ржут хриплым лающим смехом на всю квартиру, пугая соседей и ставя под угрозу конспирацию.
“Honey, this mirror isn’t big enough for the two of us.”
Считается, что здоровый человек не может покончить с собой без веской причины. Его обязательно заставит кто-то или что оборвать свою жизнь. Но что, если человек здоров достаточно, чтобы понимать, что жить дальше – нездорово? И он уходит сам, не потому, что ему дико хочется пожертвовать собой во имя добра. Но исключительно затем, чтобы позлить тех, кто остался. Зацените, лузеры – я свободен, как птица, а вы остались дальше развлекаться в этой дурке. О, да. Дэйви, мой сосед по камере, прошу прощения, по комнате, был очень здоровым человеком. Мне даже удалось объяснить это тем, кто остался. Я, конечно, не подарок. Но я определенно не могу быть причиной каждой смерти в радиусе километра. Мой сосед отравился вовсе не из-за меня, я такой же лузер, как и вы все, ясно?
Я сижу на своей кровати и смотрю в стену напротив – на выцветший квадрат на обоях, где раньше висел плакат «Манчестер Юнайтед» – Дэйви их очень любил. Я узнал, что настоящее имя «Дэйви» было Дин Чемберлейн, уже после его гибели. Забавно, должно быть – тебя чуть ли не впервые в жизни позвали по имени, а ты лежишь себе в земле сырой и в ус не дуешь. Пара секунд – и светлое пятно на стене исчезает под новым плакатом – какая-то жуткая рожа со слюнявой пастью и горящими глазами. Как просто, оказывается… так же просто, как заменили самого Дэйви. Но на игроков «Манчестера» хотя бы смотреть можно было, не описавшись.
- Это ты в детстве? – Ну надо же как-то знакомиться с новым соседом. Щуплый невысокий парень примерно моего возраста, с темно-рыжими волосами, в жизни не видавшими расчески, и отсутствующим взглядом – нет, не слепой, просто челка длинная, – оборачивается ко мне. Я вижу только губы, копирующие мою собственную ухмылку:
- Нет, это моя бабушка, мисс.
Мисс? В последний раз меня спутали с девочкой, когда мне было лет шесть. После того случая обознавшийся путает лево и право и, говорят, заикается. Не уточнял. Рыжий отворачивается, чтобы загнать последнюю кнопку в свой плакат. Позже, гораздо позже я узнаю, что на нем изображена вовсе не бабушка моего соседа, а монстр из тупой компьютерной стрелялки. А пока я встаю с постели и приближаюсь к новому соседу, чтобы воткнуть одну из кнопок в его слишком умную башку. Новенький довольно ловко увертывается, и вместо головы я рассадил ему руку.
На одеяло покойного Дэйви брызнула кровь. Что ж, за знакомство.
“And if you kill him for me – well then, I’ll kill him for you.”
- Повиси еще… Не смей отключаться, слышишь? Ты мне нужен! – Впервые в жизни у него тряслись руки, когда его пальцы привычно плясали по клавиатуре. В трубке раздался хриплый голос с пародией на ехидную усмешку:
- Хочешь поговорить? – Мэтт скривился, убедив себя, что это была улыбка. И что раз этот кретин шутит, значит еще жив. Еще. Пока что. Он вылетел на лестничную площадку, хлопнув дверью квартиры, и съехал по перилам, не переставая выбивать на клавиатуре барабанную дробь, которая ни в какое сравнение не шла со стуком взбесившегося сердца:
- Идиот, мне нужен сигнал твоего мобильника, я же тебя не по запаху искать буду!
- Не надо так нервничать, умник. Я просто подумал, ты соскучился и решил поболтать. – Голос Мелло дрожал и срывался, он говорил с трудом. К тому же в разговор все время пытались вмешаться какие-то посторонние спецэффекты – выстрелы, грохот, треск, скрежет… и ровный голодный гул пламени. Мэтт старался не думать о том, как близко к своей жертве находится пламя и как далеко от Мелло находится он сам. Гонки так гонки, в конце концов, так ведь интересней, когда у противника есть фора? Мелло закашлялся: – Я так рад тебя слышать, дружище…
- Остряк, – Мэтт прыгнул за руль автомобиля и вывернул на улицу, чуть не сбив соседку с мусорным ведром. Благословенно японское воспитание – ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу – иначе его давно бы сдали в полицию. Он гнал машину по автостраде за город, косясь на данные пеленгатора, и мысленно благодарил Мелло за то, что тот вздумал помирать не в час пик.
- Веди аккуратней, я прямо слышу, как ты подрезаешь несчастных мотоциклистов!
- Я смотрю, у тебя там свободного времени вагон? – огрызнулся Мэтт.
- Вообще-то нет… – Мелло снова закашлялся, – мобила разряжается.
- Молодец, – выдохнул Мэтт, – черт тебя дери, ты просто гений…
- Ты не мог бы не употреблять при мне этого слова? – голос слабел с каждой секундой, и Мэтт молился, чтобы виной тому были помехи на линии. Сбой связи. Или еще что-нибудь, кроме… Мэтт позвал, настойчиво прогоняя дрожь из голоса:
- Старик, ты где? Ты прав, давай поболтаем! Сколько лет, сколько зим…
- Я… здесь. Поболтаем. Да… – ответ донесся как из-под воды. Мэтт сжал руль крепче. – Помнишь, как мы познакомились?
- Конечно, ты воткнул мне в руку канцелярскую кнопку и провел в комнате уборку, пользуясь мной, как шваброй… – Впереди показалось охваченное огнем здание бункера, в котором Мелло, видимо, держал свой штаб и своих цепных псов на этот раз. Мэтт поразился своей тупости – он сам в течение пяти лет пересылал приятелю информацию, о которой тот просил, столько раз отправлял ему украденные с чужих компьютеров данные – и ни разу не додумался вычислить его фактическое местоположение. Потому что всегда предпочитал не знать, для чего Мелло эти данные. Разумеется, он знал, что Мелло возится над делом, загнавшим в могилу самого Эл, и этого хватало, позволяя не задумываться о методах. Сейчас же придется снова узнать все и сразу. Видно, дело совсем плохо, если из всех своих шестерок он выбрал в спасители всего лишь хакера.
“Make a wish when your childhood dies”
Первое правило детектива: если хочешь понять мысли убийцы, стань им. Забавно слышать подобное от людей, которые сажают тебя в изолятор за драку с товарищем. Но я все равно стараюсь. Я знаю точно, что нужно делать, чтобы жертва не издавала шума. Если я, разумеется, не хочу того сам. Некоторые получают искренне удовольствие, когда их жертва кричит и сопротивляется. Собственно, мы специализируемся именно на таких шизиках – нормальных убийц ловят обычные полицейские. Таким образом, мы тут все ненормальные, не правда ли?
Однако, я, образцовый убийца, конкретно сегодня не настроен слушать вопли своей жертвы. Потому я бесшумно поднялся с кровати, прокрался по комнате вдоль стены, чтобы не скрипели половицы, замер на секунду над спящим противником. Нельзя стоять над ним долго, он ведь, в конце концов, тоже претендует на образцового детектива. А значит, спит не так крепко, как обычные люди… а значит, почувствует на себе пристальный взгляд убийцы…
Нет, это невероятно. Я не выдержал и закатил глаза. Жертва дрыхла сном младенца, приоткрыв губы и трогательно посапывая. Превосходно, конкурентом меньше.
Я сгруппировался и быстро выбросил руку вперед, зажав рот спящего, потому что сонное мычание нам ни к чему… кто бы мог подумать, что он так быстро сориентируется и начнет сопротивляться? Получив коленом в грудь, образцовый убийца решил пойти на крайние меры. Убиваемый сдавленно запыхтел, вжатый в кровать моим весом.
- Тихо, придурок. Если не будешь брыкаться, я тебя отпущу, – Рыжий возмущенно замычал, дернувшись подо мной. – Ты что, глухой?
Я чуть не завопил в голос, самостоятельно срывая собственный гениальный план, когда в мою ладонь вонзились зубы. Впечатляет, умник, я это не предусмотрел… Я отпрянул, невольно прижимая руку к груди. Зато жертва мгновенно успокоилась и перестала сопротивляться…
Итак, это я, в серой пижаме, сижу верхом на своем соседе по комнате. Я по-прежнему не могу сообщить вам, кто я и сколько мне лет… но впрочем, нет секрета в том, что я почему-то покраснел.
Лежащий подо мной Мэтт чувствует себя отлично. Он улыбается:
- Между прочим, я видел отличный сон, пока ты на меня не залез.
- Потом досмотришь, я хочу показать тебе кое-что поинтересней, – я спрыгиваю на пол, напоследок проехав коленом по животу жертвы. Просто потому, что покраснел я, а не он. А он… он продолжает скалить зубы, вызывая страшное желание врезать по ним кулаком. Он улыбается, когда мы крадучись покидаем спальню, когда мы минуем коридоры и парадную лестницу, когда мы бежим через залитый луной двор, крадемся по аллее, обходя охранные прожекторы, лижущие каменную дорожку. Улыбка, как приклеенная, остается на его лице, даже когда я веду его в темный закуток за заброшенными корпусами, туда, куда ни один приютский по своей воле не полезет. Алло, героиня ужастика, самое время наделать в штаны! Героиня ужастика сонно зевает и лыбится, почесывая ногу через пижаму.
Я втолкнул его в старый сарай, и все пропало в полной темноте – сюда не пробирается даже свет луны, и я помню лишь, что Мэтт стоит по левую руку. И слышу его шумное дыхание. И все равно понимаю, что он продолжает улыбаться:
- Что ты задумал? – Я вздрагиваю, когда его пальцы ловят мой рукав. Я вышел из того возраста, когда боятся темноты и обитающих в ней чудищ… и все же вздрагиваю. Утешает лишь то, что Мэтта трясет тоже. А потом я наощупь нахожу в непроглядной черноте угол брезентового покрывала и рывком срываю его, одновременно поворачивая выключатель.
Мэтт ошалело пялится на стоящий перед ним новенький мотоцикл, стройную и изящную Хонду, блестящую черным лаком и хромом. Признаться, предсказуемость такой реакции ничуть ее не портит – этот кретин больше не улыбается.
- Не хочу знать, откуда он здесь, – произносит он, зачарованно вглядываясь в свое отражение в гладком металле.
- Правильно делаешь, – поспешно ответил я, переводя взгляд на стены. Разумеется, никто не должен знать, каких усилий стоит снять со своего личного банковского счета все деньги до совершеннолетия, когда Роджер блюдет за каждым центом, потраченным на содержание воспитанников. Я не скажу этому компьютерному гению винчестерского разлива, как трудно организовать незаметную доставку этой красавицы по Интернету, не говоря уже о том, как спрятать ее на территории приюта. Мне совершенно плевать, что его это не впечатлит…
- Блин, ты псих, – шепчет Мэтт, поворачиваясь ко мне, – Зачем он тебе здесь?
Я замираю на секунду, прежде чем небрежно бросить:
- Пригодится, мало ли что…
Мэтт снова улыбается. Я снова спрашиваю себя, почему я показал свой секрет именно ему, а не кому-то еще из ребят, почему я не доверился Ниа, или…
Потому что никто больше не улыбался бы так понимающе.
Он продолжает улыбаться, даже когда снаружи раздаётся ругань охранника, когда распахивается дверь, и в сарайчик врываются лучи фонариков. Когда нас грубо хватают и ведут в кабинет Роджера, и один из тапок Мэтта остается лежать в траве, пока нас волокут через двор.
“Too much, too late, or just not enough of this pain in my heart for your dying wish”
Мэтт устало сдвинул очки на макушку и потер переносицу:
- Какого черта? Почему именно этот мотоцикл? Ну серьезно, намного проще посадить ее в машину и запереть двери! Она не выпрыгнет, потому что… потому что она женщина!
- Заткнись, – посоветовал Мелло, защелкивая наручник на левом запястье, – Сколько мне раз повторить, что все продуманно, чтобы наша мамочка перестала кудахтать?
- Тебе легче будет уйти от погони на машине… – Мэтт беспомощно оглядел пустой гараж, ища аргументы повесомей. Мелло пожал плечами, перекидывая ногу через сиденье мотоцикла:
- А я думал, это тебе нужно будет уходить от погони, а мне – увозить Такаду, и только. Я думал, я могу положиться на тебя…
Мэтт сплюнул на пол и зажег сигарету, с наслаждением затягиваясь. Выдохнул дым в лицо Мелло. Он знал, что тот не ударит его только потому, что время поджимает. Мелло раздраженно дернул головой, не отводя взгляда:
- Твою мать, ты же знаешь, мне просто везет, когда я на нем. Неприлично везет. Тебе знакомо понятие «сентиментальность», Мэтт?
- Нет, – бросил тот, отворачиваясь и направляясь к своей машине, – мне знакомо понятие «идиотизм».
Он ожидал, что Мелло выругается или оскорбится. Он очень хотел этого – это означало бы, что перед ним снова тот задиристый заносчивый пацан из приюта, который внушал свое мнение людям любыми доступными ему способами, пока не понял, что самый дешевый метод – вколачивание. Он ждал всего, что угодно – кроме донесшегося вдогонку тихого смеха:
- Эй, Мэтт. Мне крайне важно, чтобы ты улыбался. Не дело ехать на задание как дерганая баба с ПМС.
Мэтт обернулся через плечо, бросив прощальный взгляд на Мелло:
- Во всех фильмах, которые я смотрел, на этом месте должны быть сентиментальные объятия и жаркое прощание.
- Пошел ты, – ласково произнёс Мелло, дергая вверх замок куртки. Взвизгнула молния, и Мэтт успел увидеть, как тот на секунду прижал к груди свой любимый нательный крест.
“Give me a shot to remember.”
Ни один человек никогда не признается, если ему по-настоящему больно. Мы не стесняемся вопить во все горло, врезав себе по пальцу молотком, или стонать, если болит зуб. Но мы будем стоять истуканами, если внутри – будто выпил серной кислоты и запил соляной. Гордость, пожалуй, самый страшный из семи смертных грехов. Самому страшно оттого, какой я грешник.
Я не знаю, почему я решил уйти, но думаю, дело именно в гордости. Иными словами, мне наскучило сидеть и ждать, пока меня сочтут достаточно зрелым для того, чтобы перехватить эстафету у человека, которого я и не видел-то никогда. Смешно делается оттого, что я провел всю жизнь, пытаясь дорасти до уровня мифической персоны, представленной в виде противного электронного голоса, черного глазка веб-камеры и большой готической L на мониторе компьютера. Оригинальный дизайн для иконы, правда? «Антураж – наше все» – еще одно правило образцового… не детектива, но убийцы. Если хочешь понять мысли убийцы – стань им. Есть, сэр!
Итак, это я – вот этот самый парень, в черной куртке и джинсах, стоящий у высокой кованой решетки, отделяющей приют Вамми от реального мира. Черта с два я скажу вам, сколько мне лет и как меня зовут. У меня нет денег, нет связей, нет дома. Нет ни одного документа по первому делу в моей жизни и, по совместительству, последнему делу в жизни Эл. И, исходя из этого всего, нет мозгов. Зато у меня есть превосходный мотоцикл, поверьте, это лучше! И пистолет, спрятанный во внутреннем кармане, моя малышка Беретта, заказанная Мэттом по Интернету. Полагаю, этого достаточно для антуража. И я не признаюсь вам, как это больно.
Если обернуться, можно увидеть, как на втором этаже основного корпуса, в четвертом окне с южной стороны фасада, маячит маленькая белая фигурка. Ниа, мой последний и единственный конкурент в борьбе за маленькую букву L на мониторе компьютера. Пару лет назад нас осталось только двое, и нет ничего абсурдней, чем навсегда зависнуть на финишной прямой. Эл выбрал нас обоих – и пару дней назад умер, забыв выполнить последнее действие в обратной арифметической прогрессии… Можно видеть также застывшего на парадном крыльце, рядом со швейцаром, невысокого парня в майке, заспанного и растерянного. Мэтт. Он один заслужил право знать, почему я сваливаю и какой я все-таки грешник. И он понятия не имел, что я сваливаю. И даже отсюда можно видеть, что ему еще в жизни не делали такого потрясающего сюрприза. Но это если обернуться.
Черта с два я обернусь.
“You can watch me corrode like a beast in repose ‘сause I love all the poison away with the boys in the band.”
Мэтт вздохнул и огляделся кругом, хотя и пообещал себе еще минуту назад больше так не делать. Не смотреть по сторонам, не вдыхать, не слушать – по возможности, разумеется. Но человеческое чувство достоинства и чувство любопытства – вечные враги, и Мэтт не мог удержаться от искушения. Он плюнул на сохранность собственных нервов и принялся пялиться по сторонам, как ребенок в зоопарке. Его вели по длинному коридору, обшитому дорогими дубовыми панелями, в воздухе витал сладковато-горелый запах, от которого кружилась голова и двоилась в глазах маячащая впереди спина охранника. К счастью, ствол пистолета, упертый в спину, по-прежнему был один. Мэтт понял, что ему страшно. Он знал, куда ведут такие коридоры и чем кончаются. Он знал, как быстро пробивает легкое пуля такого калибра, и как мало после этого остается времени на то, чтобы сохраниться. Современная физика и графика компьютерных игр позволяют знать очень многое… и совершенно не подготавливают к подобному в реальной жизни.
- Эй, Мелло, вот этот задрот утверждает, что он к тебе, – его вывели на середину комнаты и поставили перед длинной низкой софой, завешенной дымом. На софе в самых живописных позах расселись, а кое-где и разлеглись, источники дыма. Но все же в серой завесе был просвет – и в этом единственном участке относительно свежего воздуха на диване развалился высокий худой мальчишка, выглядящий, по меньшей мере, странно среди квадратных накачанных товарищей. Он лениво повернул голову и столь же лениво поднял руку, сжимающую пистолет, направив его на Мэтта. Тот молча наблюдал, как тонкий палец, затянутый в пижонскую кожаную перчатку, спускает курок. Он закрыл глаза и услышал, как охранник за его спиной взвыл и припал на одно колено. Из левой ступни хлестала, хлюпая и пузырясь на черном лакированном ботинке, кровь. Мэтт перевел взгляд на Мелло. Тот неторопливо протянул, убирая пистолет:
- Я, кажется, ясно выражался, когда велел пропустить его немедленно. Пропустить, не конвоировать. Привет, Мэтт.
- Привет, Мелло. Ты со всеми приближенными так доступно изъясняешься?
- Ты против? – Мелло поднял брови, уголок рта чуть дрогнул. Мэтт покачал головой, сделав шаг в сторону от растущей лужи крови на полу:
- Да нет. Я просто только что осознал, насколько удобней работать на тебя на расстоянии.
- Да что ты? Неужто не соскучился? – Очень сложно вздохнуть и при этом втянуть как можно меньше прокуренного воздуха. Мэтт ощутил острую тоску по собственным сигаретам. Он посмотрел прямо в глаза приятелю и широко улыбнулся:
- Не слишком. В твоем случае я бы предпочел виртуальное общение, без обид, – Даже удалось не вздрогнуть, когда Мелло резко вскочил с дивана и приблизился. Все взгляды в комнате, кроме тех, что уже не могли сфокусироваться, были направлены на них. Мелло выглядел абсолютно спокойным, но Мэтт знал это выражение лица еще с приютских времен. И всегда старался вызывать его как можно реже.
- Выйдем, – бросил Мелло и первым двинулся к боковой двери, незаметной в дымовой завесе. Мэтт поспешно пошел за ним, еще раз покосившись на истекающего кровью охранника. Кто-то сочувственно пробормотал вслед: «Прощай, умник…»
Мелло привалился к стене, поигрывая пистолетом. Мэтт откинулся к стене напротив, зажигая сигарету и останавливая взгляд на ее успокаивающем огоньке, мерцающем в темноте коридора.
- Тебе так необходимо хамить мне перед моими людьми?
- Тебе крайне важно выглядеть перед ними крутым? – Мэтт чувствовал на себе его взгляд, но не торопился поднимать глаза. Сигарета дрожала в пальцах.
- Ты наверняка улавливаешь разницу между пистолетом в руках и пистолетом у виска, Мэтти, – Мелло широко улыбнулся, и Мэтт не узнал эту улыбку. Он процедил, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту:
- Я очень надеюсь, что и ты еще помнишь разницу между Кирой и тем, кто его ловит, – он бросил Мелло маленькую дискету, и тот, не глядя, поймал ее в воздухе, – Здесь все, что ты просил. Пароль – имя Эл. До связи, биг босс.
Коридор, ведущий к выходу, показался ему невыносимо длинным. Он знал, что Мелло провожает его взглядом. На обратном пути эскорта уже не было, но Мэтт чувствовал нацеленный между лопаток пистолет, даже когда запер за собой дверь своей же квартиры.
“And we’ll all dance alone to the tune of your death. We’ll love again, we’ll laugh again.”
Я не люблю лето по ряду причин – от мгновенно обгорающей кожи до необходимости постоянно находиться на улице. Дышать свежим воздухом. Потому что в противном случае я непременно задохнусь в просторных библиотеках и залах старинного здания приюта. Непременно. Поэтому я вынужден делать вид, что мне необычайно приятно сидеть на лужайке под дубом и смотреть, как стадо юных Шерлоков Холмсов неподалеку носится по футбольному полю. Меня нисколько не должно раздражать назойливое щелканье по обе стороны от меня: слева на траве растянулся Ниа, поскрипывая кубиком Рубика, справа терзает кнопки Мэтт, удрав от знойного июльского дня в пиксельный средневековый замок. Я до сих пор отказываюсь причислять себя ко взрослым… но в то же время я не настолько ребенок, чтобы находить удовлетворение в таких игрушках. Нет, серьезно, этому должно быть логическое объяснение – какого черта мы трое не можем заниматься тем же самым в стенах приюта?
Логическое объяснение находится мгновенно – футбольный мяч, запущенный с поля, развив хорошую скорость, по дугообразной траектории прилетает аккурат в лоб белобрысому. Ниа выпускает из рук кубик и абсолютно беззвучно и драматично медленно опрокидывается навзничь в траву, продолжая смотреть куда-то в небо недоуменными глазами. Вас никогда не разрывало желание одновременно оглушительно заржать и громко заплакать? С одной стороны, я еще не видел такого прицельно точного удара по грозе мировой преступности. С другой – мне еще никогда не было так жаль своего соперника – сегодня он еще не успел меня достать.
Меня выручает Мэтт – методично пройдя уровень, он откладывает в сторону свою приставку и вынимает из кармана носовой платок. Промокает кровь под носом Ниа. Я помогаю болезному подняться. Тот все еще не может поймать в фокус наши лица, судя по всему, не имеет смысла спрашивать, как он себя чувствует. Мы же не спрашиваем, как чувствует себя кратер в сибирских лесах после падения Тунгусского метеорита.
Итак, это я – в майке, из которой давно вырос, с шелушащимися от солнца плечами и щеками, с балластом в виде Ниа, висящим у меня на плече. Его ноги волочатся по траве, слева его поддерживает Мэтт. Я, к сожалению, не имею права разглашать свои имя и возраст, но кое-что я не стану скрывать – я никогда в жизни, ни до, ни после этого дня, не чувствовал себя глупее, чем сейчас.
- Улыбочку! – Шон, пухлощекий кореец из младшей группы, по странной иронии судьбы получивший типично ирландскую кличку, щелкает затвором фотоаппарата. Очевидно, ему не приходили в голову мысли о судьбе юного Холмса, пожертвовавшего конспирацией во имя хорошего кадра. Кадр и впрямь на века – я, с вечно застывшим скептическим выражением лица, Мэтт, спрятавшийся за своей рыжей челкой, и Ниа с разбежавшимися в разные стороны глазами.
Ненавижу лето.
“We can steal this car if your folks don‘t mind, we can live forever if you’ve got the time.”
Мэтт моргнул и потряс головой, убаюканный мерным гудением и попискиванием аппаратуры. Он поднял слезящиеся глаза на монитор, где Миса Амане мирно листала глянцевый журнал, развалившись на диване. Сцена была настолько умиротворяющей, что Мэтта упрямо клонило в сон. А может, виной всему были третьи сутки сидения за этим монитором. Ему казалось, он помнит наизусть, сколько родинок на теле объекта и сколько кружевных стрингов у нее в ящике комода. Плотские желания и пошлые ассоциации, впрочем, отпали уже на восьмом часу наблюдения. Сутки спустя он понял, что всей душой ненавидит эту женщину.
На кухне раздался грохот и сдавленное ругательство – Мелло готовил горячий шоколад. Мэтт подавил страстное желание посмотреть на что-нибудь помимо Мисы, пусть даже и на Мелло, опрокинувшего на себя банку какао, и потер глаза, желая объекту наблюдения смерти помучительней.
Мелло появился в дверях с двумя дымящимися кружками, источая сильный запах горького шоколада. Мэтт постарался не думать, во что тот только что превратил его кухню. И с благодарностью принял кружку, обжигая пальцы о горячий фарфор. Мелло хмуро уселся на пол, прислоняясь к дивану, и шипя, отпил обжигающую субстанцию.
- Как дела?
- Превосходно. Теперь я в курсе всех модных тенденций этого сезона, – Мэтт вздохнул и, рискуя остаться без языка, тоже пригубил свой шоколад, – Там написано, что блондинкам в этом месяце нужно носить красное и оранжевое… – Он увернулся от летящей в него полупустой кружки. Мелло окончательно пошел на поправку. По обтянутой джинсами заднице Мисы потекли шоколадные капли. Мэтт заглянул за монитор, убедившись, что снаряд не угодил в ценную аппаратуру, и снова уставился в экран, меланхолично пожав плечами:
- Ты какой-то нервный, Мелло. Тебе нужно проветриться.
Пара рук, внезапно появившаяся в поле зрения, отняла у него кружку, затем нажала кнопку записи на пульте камеры. Мэтт обернулся – Мелло протягивал ему куртку:
- Пойдем.
- Куда?
- Проветриться, ты сам это сказал, – Мэтт пошарил по карманам джинсов, ища зажигалку. Наконец, он поднял на Мелло взгляд. Тот уже одевался.
- Но как же…
- В этом журнале страниц восемьдесят, не меньше. На предпоследней всегда кроссворд. Амане – блондинка, потому у нас есть час как минимум. Иначе я чокнусь в этой твой берлоге.
Мелло взял с тумбочки ключи от мотоцикла, Мэтт отвернулся, улыбаясь и застегивая куртку. Миса надоела ему настолько, что он решил не напоминать приятелю, что они оба в федеральном розыске.
“I would drive on to the end with you – а liquor store or two keeps the gas tank full"
Я никогда не боялся темноты, крови, пауков, грозы, высоты, замкнутого пространства. Говорят, у каждого человека обязательно есть фобия. Либо я не человек, либо я не знаю, чего боюсь. Но скорее всего, я просто лжец.
К примеру, я лгу себе, что мне не страшно сейчас сидеть здесь одному. Я впервые один настолько, насколько вообще может быть одинок круглый сирота без единого родственника и друга. Я не жалуюсь, я тут вполне себе самодостаточен. Я не жалуюсь – я снова лгу, только и всего.
Я не скажу вам, сколько мне лет и как меня зовут… потому что я ни черта не помню. Возможно, я наконец взрослый – достаточно взрослый для маразма и склероза. Мне кажется, мне пять лет, и я чувствую на языке привкус чужой крови, когда зубной врач опрометчиво засовывает мне в рот пальцы. А может, и шесть, и я стою посреди кладбища в Мюнхене, глядя на свежую могилу матери. Рядом со мной – высокий пожилой японец, он предлагает пойти с ним, и последний человек, который мог бы сказать мне, что ходить куда-либо с незнакомцами – чревато, уже в земле. Или мне уже девять, и я стою посреди залитого солнцем двора, позируя для общей фотографии? Понятия не имею – не исключено, что уже и двенадцать, и я сжимаю кулаки, выдирая клок волос из головы Мэтта. А Мэтт улыбается, щерится окровавленным ртом, и струйка крови бежит по подбородку. Возможно, уже пятнадцать, и я стою в кабинете Роджера, и дорогой ковер уходит из-под ног – где-то в Токио пару минут назад остановилось сердце Эл. А может, и семнадцать уже, и я в первый и единственный раз в своей жизни склоняюсь над дорожкой кокаина на столике под дружный гогот моих ребят. А может, все ребята давно мертвы, расстреляны токийским специальным подразделением полиции под руководством шефа Ягами, и мне уже двадцать, и я лежу на куче щебня и созерцаю чью-то оторванную кисть руки – неслабый все же был взрыв, даже гордость берет, ей-богу. А потом в дверном проеме появляется Мэтт, он улыбается, мне кажется, он улыбается всю мою сознательную жизнь.
Неопределенность убивает, душит, мучает… да какая уже разница? Зато я точно не выболтаю вам сколько мне лет и как мое имя. Я хороший Шерлок Холмс, правда? А Мэтт улыбается, и кровь бежит по его виску, по шее, исчезая в вырезе свитера. Он всегда…
Через лобовое стекло грузовика я вижу, как по стене в круге света от фар ползет жук. Он в точности такой же, как тот, что мы подкинули в овсянку Ниа за завтраком. Не потому, что Ниа плохой человек, а потому, что он умнее нас. Он сидит и складывает карточные домики, а я сижу и смотрю на нож, торчащий из собственного брюха. А Мэтт улыбается. Он сидит на асфальте, привалившись к крылу своего Шевроле, и устало улыбается, снисходительно глядя на толпу полицейских. Под ним расплывается лужа крови.
Я тоже пытаюсь улыбнуться, но у меня не получается сейчас. Черт. За стенкой кабины, в трейлере, сдавленно рыдает Такада. Поплачь за нас, малышка. А мы будем улыбаться.
Господи, какой я все-таки лжец.
“‘Cause we all wanna party when the funeral ends.”
Мэтт шел по залитому разноцветным светом коридору собора, щурясь на высокие витражи. Он никому никогда не говорил, что зал церкви, в любую погоду расцвеченный бликами всех цветов радуги, напоминает ему танцзал со светомузыкой. Не такое уж и большое кощунство, конечно – по сравнению, скажем, с курением на танцплощадке Господней. Он воровато оглянулся и зажег сигарету, неторопливо побрел вдоль галереи, вглядываясь в длинные ряды пустых сидений. У самого алтаря алый солнечный зайчик падал на чью-то белокурую макушку.
- Попался, – пробормотал Мэтт и прибавил шаг. Он приблизился к сидящему на передней скамье мальчишке. Тот низко опустил голову и болтал ногами, теребя в пальцах четки. Мэтт сел рядом, глядя сквозь сизый сигаретный дым на Деву Марию. Дева Мария с укором смотрела в ответ.
- Ты же католик, – заметил он. Мелло поднял голову и неодобрительно покосился на сигарету. Помолчав, он ответил:
- Я не виноват, что все англичане – долбанные протестанты. Мне же надо куда-то приходить… и вообще, отвали, понял?
- Понял, – кивнул Мэтт. Теперь на лицо Мелло падал зеленый блик, делая его похожим на покойника. Он помолчал, сердито сопя, потом отнял у Мэтта сигарету и затянулся сам. Тот улыбнулся в сторону и пробормотал:
- Между прочим, меня послали за тобой. Эл на связи. Все наши уже там.
Мелло вскочил, сшибая коленом скамью, и потянул Мэтта за руку вдоль прохода, увлекая за собой.
- И молчит, сволочь!
- Ну, ты так вдохновенно общался с Богом…
- Заткнись, – голос Мелло звенел от возбуждения и сбивался от быстрого бега.
Они неслись через коридор, сквозь дождь алых, золотых и изумрудных солнечных лучей, просеянных через витражное окно. Мэтт сжимал теплую ладонь в своей, глядя на приятеля, и думал о том, что Мелло в первый раз взял его за руку.
